Хотя Пражская победа не вполне удовлетворила желания прусского короля, тем не менее она возбудила удивление целой Европы, остановила на некоторое время союзные войска, которые в нерешимости не знали, что им делать, продолжать ли свои марши или возвратиться назад; а венский двор тревожился за независимость всей империи: от сдачи Праги, вмещавшей главную силу австрийской армии, зависела участь Австрии, тем более, что смелый партизанский корпус пруссаков из Богемии проник в Баварию и распространил ужас прусского имени до самого Регенсбурга. Мария Терезия готовилась уже новыми пожертвованиями выкупить мир и свободу у непобедимого прусского короля.
Между тем судьба устроила все иначе. Корпус фельдмаршала Леопольда фон Дауна
, не участвовавший в пражском деле, увеличился присоединением части войска Карла Лотарингского и несколькими вновь подоспевшими полками. Он насчитывал под ружьем 60 тысяч человек. С такой силой он легко мог выручить Карла из Праги. Этого боялся Фридрих, на это надеялись осажденные. Однако Даун приближался медленно (марш продолжался с мая по июнь) и тем самым дал пруссакам время на принятие необходимых контрмер.
В первые дни осады пруссаки успели отнять у австрийцев гору Жишки и, владея высотой, опустошительно действовали на город. Все вылазки осажденных были отбиты. В день святого Непомука, патрона Богемии, принц Карл собрал все войско и всех жителей на торжественный молебен, посвященный спасению города и победе над противниками.
В тот же день лазутчик принес письмо от императрицы-королевы. Она писала главнокомандующему: «Честь всей нации, честь императорского оружия зависит теперь от мужественного сопротивления Праги. Благо всей Римской империи в руках нашего воинства и верноподданных жителей сего города! Фельдмаршал Даун придет к вам на помощь: армия его увеличивается с каждым днем. Французское войско также подвигается быстрыми шагами. С Божьей помощью дело притесненных примет скоро другой вид!» Все это несколько успокоило осажденных и зажгло в них луч надежды и мужества. Но в то же время прибыли осадные орудия Фридриха, и пять грозных батарей воздвигались около несчастного города. Гром пушек раздался над головами австрийцев, и сердца их снова дрогнули.
В ночь на 30 мая бомбы и каленые ядра рассыпались с треском над Прагой и целые кварталы запылали. К 3 июня пламя, подкрепляемое сильным ветром, истребило несколько предместий и улиц.
«Жители не успевали тушить пожары. Люди гибли сотнями под развалинами домов, задыхались от сильного дыма. Голод и болезни увеличивали страшное опустошение. Город не был подготовлен к продолжительной осаде: запасные магазины его опустели в первую неделю, войско питалось кавалерийскими лошадьми, которых убивали ежедневно по нескольку сотен. Храмы обратились в лазареты для раненых и больных, где они умирали страдальческой смертью без всякой помощи. Воздух заражался от вредных испарений и множества гниющих трупов, которых не успевали хоронить. Жертвы смерти множились с каждым днем».
В продолжение трех недель пруссаки бросили в город 180 тысяч бомб и каленых ядер и разрушили до тысячи домов. Принц Карл решился наконец на жестокую, но необходимую меру: он приказал выгнать 12 тысяч жителей, но пруссаки снова загнали их в город. Со слезами, на коленях умоляли Карла городовые власти о сострадании к несчастным жертвам, о сдаче Праги. Карл смягчился и послал к Фридриху парламентеров, прося свободно выпустить войска из города. Фридрих требовал сдачи и города, и войска и более ничего не хотел слушать. На это Карл не согласился.
Между тем осада Праги была для Фридриха столь же неприятна, как и для австрийцев. Он терял время, а оно ему было необходимо для дальнейших операций против остальных союзников Австрии. К тому же он ежедневно получал неблагоприятные известия: в Вестфалию шли 100 тысяч французов, в Пруссию, по имевшимся у короля данным, столько же русских. При этом и Даун не дремал: он составил план — фальшивыми маневрами обмануть обсервационный корпус герцога Бевернского, выставленный против него Фридрихом, тихонько окружить его при Куттенберге и, положив на месте, двинуться к Праге и таким образом поставить прусского короля между двух огней. По счастью, Цитен узнал его намерения, поставил ему оплот и дал время герцогу Бевернскому отступить к Колину (ныне в Чехии), а оттуда к Каурциму в таком порядке, что принц на походе мог еще овладеть несколькими неприятельскими магазинами почти на глазах у Дауна.
Эти обстоятельства заставили Фридриха II сдать главную команду над осадным войском фельдмаршалу Кейту и принять решительные меры против Дауна, без уничтожения которого нельзя было надеяться на скорую сдачу Праги. Отделив от осаждающей армии небольшую часть войска, Фридрих поспешил с ней к Каурмицу и 15 июня соединился с герцогом Бевернским. Король был в самом дурном расположении духа. Одержав столько удачных побед, действуя всегда решительно и быстро, он не привык к долгому сопротивлению. Нетерпение и досада на долговременную осаду Праги до того его расстроили, что он осыпал упреками даже самых близких ему и достойных генералов. Это раздраженное состояние души, которое невыгодно действовало и на само войско, отчасти повредило исполнению его планов.
18 июня должна была разыграться решительная битва при Колине, от результата которой зависела вся участь кампании. Для противодействия крупным силам Дауна Фридрих снял из-под Праги все силы, кроме прикрытия от возможных вылазок Карла.
Даун за ночь расположил свою армию, вдвое сильнее прусской (54 тысячи против 34 тысяч прусских солдат), и занял такую превосходную позицию фронтом к Праге, между Колином и Хотцевицем, что сам Фридрих был поражен, когда из небольшого трактира на колинской дороге вполне обозрел ее. Еще вечером 17 июня король составил план сражения — обойти австрийцев справа и отрезать их от Колина.
Одна линия стояла на скате гор, другая на вершинах. Фронт армии был закрыт деревнями, обрывистыми пригорками и рытвинами, до него почти не было никакой возможности добраться. На правом крыле, огражденном с фланга глубоким обрывом, была расположена кавалерия, на левом — пехота, защищенная деревней Свойшюц, за ней стояли резервные полки и часть кавалерии, которую местность не позволяла употребить с пользой в этом пункте. По всей первой линии с удивительным расчетом была распределена тяжелая артиллерия.
После обозрения неприятельской позиции Фридрих составил план битвы, который всеми тактиками почитается превосходным. Он был очень прост. Против правого крыла австрийцев король хотел сосредоточить главные свои силы, используя преимущество в кавалерии, сбить корпус генерала Надасти, его прикрывавший, потом густой массой ударить в его фланг и тыл, в итоге, лишить неприятеля всех выгод его позиции.
В час пополудни король подал знак к началу дела. Генералы Цитен и Гюльзен повели авангард, состоявший из гусар и гренадер, в атаку. Цитен ударил на корпус Надасти; после отчаянной сечи сбил его с места и начал преследовать. Гюльзен между тем овладел деревней и кладбищем, занятыми легкой конницей и двумя батареями в 12 орудий. Все шло как нельзя лучше для пруссаков, как вдруг пришло донесение о том, что Даун перестроился фронтом к направлению движения пруссаков, вынудив короля изменить план атаки. Фридрих остановил батальоны, посланные на подкрепление авангарду. Он скомандовал всей пехоте левого крыла переменить позицию и в линейном порядке идти прямо на фронт первой неприятельской линии. Принц Мориц быстро поскакал к Фридриху и умолял его отменить это приказание, представляя всю опасность нового движения и страшные последствия, которые оно может повлечь за собой. Король не хотел ничего слушать, принц настаивал, Фридрих приказал ему замолчать, но когда Мориц продолжил свои убеждения и просьбы, король бросился на него с обнаженной шпагой и грозно закричал: «Будешь ли ты повиноваться или нет?» Тогда принц с горечью возвратился к своему посту.
Несмотря на все затруднения, на страшный огонь неприятельских батарей, пруссаки с бодростью исполнили приказание короля; по грудам трупов, как по горам, добрались они до австрийской линии, овладели батареей, потеснили неприятеля и соединились с авангардом.
Правое крыло австрийцев было сбито с позиций, смято и бросилось в беспорядке в центр. Все предвещало пруссакам победу. Даун написал наскоро карандашом приказание, чтобы войска ретировались в Сухдоль, и разослал с ним своих адъютантов по разным отрядам.
Но вдруг счастье, властелин каждого успеха, против которого не устоит ни храбрость, ни самая остроумная тактика, повернулось в сторону австрийцев. Генерал Манштейн, в порыве воинского жара, без приказа кинулся на деревню, лежавшую по дороге и занятую пандурами. Преследуя их до самой неприятельской линии, он со своими солдатами опустошал батареи и вдруг остановился. От этого в прусской пехоте произошел интервал, и вся армия заняла невыгодную позицию. Австрийская конница, соединясь с подоспевшей к Дауну из Польши саксонской кавалерией, воспользовалась этим беспорядком и ринулась на интервал. С завидным хладнокровием и быстротой прусская пехота, пропустив неприятельские эскадроны в свои промежутки, сомкнулась в каре и открыла по врагам неумолкающий ружейный огонь.
Страшно свирепствовала смерть между этими живыми стенами, люди и лошади образовали целые горы трупов. Австрийские всадники все должны были погибнуть в смертоносной ограде, в которую сами себя заключили. Но у пруссаков не хватило патронов, а новые австро-саксонские кавалерийские полки ринулись на них с фланга и в тыл. Все смешалось: всадники топтали их лошадьми и рубили с остервенением. При каждом сабельном ударе саксонцы кричали: «Вот вам за Штригау!» Двенадцать лет не стерли в их памяти картины страшного штригауского поражения, и теперь они хотели насладиться полным мщением над пруссаками.
Прусская пехота бросилась бежать. Фридрих хотел поддержать ее кавалерией, но и та была обращена в бегство страшным батарейным огнем — разновременные атаки пехоты и конницы успешно отбивались сильным огнем и контратаками противника. Напрасно король старался удержать отступающих кавалеристов; все усилия его оставались тщетными. После долгих увещаний и просьб ему едва удалось собрать сорок человек, которых он сам повел на батарею в надежде, что за ними последуют и другие. Едва неприятельская картечь коснулась этой последней горсти верных, как она рассыпалась во все стороны. Фридрих не замечал этого и все ехал вперед, пока подскакавший адъютант не спросил его: «Разве Ваше величество одни хотите взять батарею?» Король оглянулся — кругом было пустое поле. Он горько усмехнулся, взял подзорную трубу, несколько минут осматривал батарею и, наконец, шагом поехал на правое свое крыло.
Между тем недостаток в подкреплении остановил первые блистательные успехи прусского авангарда. Вместо пехоты Цитен должен был употребить кирасир, которые целыми рядами ложились на месте от града картечи. Одна из картечных пуль сорвала гусарский мирлитон с Цитена, он получил контузию в голову и без чувств упал с лошади. Его подняли и отнесли в коляску принца Морица, где он очнулся лишь по окончании битвы. Вообще, честь этого кровавого дня принадлежит кавалерии обеих враждующих сторон: о действиях австро-саксонцев уже было упомянуто, прусская же конница шесть раз упорно и безуспешно ходила в лобовые атаки на вражеские артиллерийские позиции, густо прикрытые пехотой.
Между тем Даун, как вихрь, переносился от одного отряда к другому, сам распоряжался всем и везде, ободрял своих солдат словом и делом. Только он замечал интервалы в прусской армии, туда тотчас посылал саксонских карабинеров, они производили страшное опустошение и беспорядок в неприятельских рядах. Наконец, все перемешалось, правильное сражение обратилось в беспорядочный рукопашный бой. Пруссаки дрались до последнего издыхания, как истинные герои, каждый лег на месте, которое занимал в рядах по чину. Поле было наводнено кровью, усеяно мертвыми телами.
Фридрих уверился, что битву выиграть невозможно. Он вызвал герцога Бевернского и принца Морица Дессауского и предписал им отступить с войском через Хотцевиц в Нимбург, а там переправиться через Эльбу. Правое крыло пруссаков, совсем не бывшее в деле, должно было прикрывать ретираду. Сам Фридрих в сопровождении своей лейб-гвардии отправился вперед. Неприятель овладел полем битвы и был так поражен совершенно для него новым зрелищем отступления пруссаков, что долго оставался спокойным зрителем их ретирады, которая совершилась в величайшем порядке. Уверившись, что это не фальшивый маневр, австрийцы бросились на правый прусский арьергард. Кровопролитный бой завязался снова, и только наступившая темнота разделила воюющие войска. От полного разгрома пруссаков спасла только кавалерия, вышедшая в новую атаку и сумевшая остановить австрийцев.
Ночью развалины прусской армии без преследования прибыли в Нимбург, оставив в руках неприятеля только сорок пять орудий, под которыми были убиты лошади.
Фридрих со своим маленьким прикрытием вынужден был скакать во весь опор, потому что дорога была усеяна пандурами и австрийскими партизанскими отрядами. Долго он не мог прийти в себя от первого удара судьбы, который поразил его на счастливом доселе воинском поприще. Когда генералы привели войско в Нимбург, они нашли короля в уединенном закоулке города. Он сидел на бревне, поникнув головой, и в глубоком раздумье чертил палкой фигуры на песке.
Никто не смел прервать его размышлений: генералы молча стояли вокруг него и ждали. Наконец он вскочил с места и с принужденной веселостью отдал нужные приказания. Но когда он взглянул на малый остаток своей любимой гвардии, из которой уцелело не более полутораста человек, слезы навернулись у него на глаза. «Дети! — сказал он гвардейцам, — нынче был для вас черный день!» — «Что делать, — отвечали солдаты, — нас плохо вели». «Дайте срок, друзья, — продолжал Фридрих, — я опять все поправлю!»
Потери с прусской стороны в колинском деле составили до 14 тысяч человек (более точная цифра составляет 13 768 и 43 орудия), с австрийской — только 8–9 тысяч. Даун, как великодушный победитель, отправил даже к Фридриху раненых, которых ретирующаяся прусская армия не успела захватить с собой из Хотцевица.
Непосредственным следствием колинского поражения было снятие осады Праги. Во время сражения при Колине Карл Лотарингский предпринимал самые отчаянные вылазки, но все покушения его были уничтожаемы умной и деятельной распорядительностью брата Фридриха, принца Фердинанда. Теперь, к общему огорчению всей прусской армии, Прагу надлежало оставить. Осада была снята правильно и открыто. Прежде всего позаботились о раненых офицерах: их, под прикрытием, отправляли в Саксонию. Потом, рано утром, оставили траншеи и укрепленные мосты, и армия тронулась в поход в величайшем порядке с распущенными знаменами и барабанным боем. Только на последние отряды принц Карл решил напасть. Пруссаки при этом потерпели самый ничтожный урон. Даун же торжествовал свою победу молебном и празднеством в лагере и не подумал даже помешать соединению обеих прусских армий.
Судьба направлявшихся в Саксонию прусских обозов с ранеными сложилась печально. Среди них находился и генерал фон Манштейн, виновник поражения в Колинской битве, у которого картечью была раздроблена правая рука. Король приказал отправить его в Дрезден с тридцатью другими офицерами. Их сопровождал отряд из 200 саксонцев. Близ Лейтмерица они узнали, что на них устремился партизанский отряд Лаудона. Манштейн, заняв одно из возвышений, приказал устроить вал и решился вступить в бой с неприятелем, но при первом появлении австрийцев саксонцы разбежались, а беспомощные офицеры остались одни. Манштейн, после своего проступка, не надеялся на слишком блистательную будущность. Он решил лучше умереть, чем отдаться в плен неприятелю. Выскочив из коляски, он, как лев, дрался с атакующими и до того озлобил их своим сопротивлением, что был изрублен на куски.
Тем временем Даун все же отправился в Прагу, где присоединился к войскам принца Лотарингского.
«Несмотря на свои значительные потери, несмотря на нравственное расстройство армии и на собственную душевную тревогу, Фридрих непременно хотел удержаться в Богемии. Он еще надеялся поправить свои ошибки». Вот что он писал вскоре после колинского дела брату фельдмаршала Кейта: «Счастье, любезный лорд, внушает нам часто пагубную для нас самоуверенность. Пруссаки храбры, но двадцати трех батальонов было мало, чтобы разбить 60 тысяч неприятелей. В другой раз поступим благоразумнее. В этот день фортуна обратилась ко мне спиной; этого надо было ожидать: она — женщина, а я человек не влюбчивый. Она более расположена к дамам, которые со мной воюют. Как бы удивился великий маркграф Фридрих Вильгельм, если бы увидел своего правнука в войне с Россией, Австрией, со всей Германией и стотысячным войском французов! Не знаю, будет ли мне стыдно проиграть дело, но уверен, что и противникам не много будет чести победить меня!»
Цель короля состояла в том, чтобы отобрать у северной части Богемии все съестные припасы и через это затруднить неприятелю всякое покушение на Саксонию. Он разделил свое войско на две части. Одна расположилась по обе стороны Эльбы близ Лейтмерица, где большой, массивный мост служил ей надежным сообщением. Другая часть, под начальством принца Вильгельма Прусского, прошла через Юнг-Бунцлау на Нейшлост и заняла укрепленный лагерь при Бемиш-Лейпе.
В этом положении пруссаки оставались три недели, выжидая движений неприятеля. Но австрийские военачальники все еще не доверяли своим силам и не решались ни на какое смелое предприятие. «Во время этого трехнедельного тревожного ожидания Фридрих был еще более расстроен известием о кончине вдовствующей королевы, своей матери. Горесть о потере этой добродетельной, благородной женщины, которую он любил со всем жаром сыновнего чувства, лишила его на несколько дней всех способностей души. Он не допускал к себе никого, не хотел слышать ни о чем и весь был погружен в свою тяжкую скорбь».
Наконец принц Лотарингский решил действовать. Он направил марш на Габель, чтобы обойти принца Вильгельма. У Габеля стоял прусский аванпост, прикрывавший подвоз съестных припасов в Цитау, где находились главные магазины корпуса принца Вильгельма. Аванпост состоял из четырех батальонов и пятисот гусар. Несмотря на это, он три дня жарко оспаривал у 20 тысяч австрийцев свою позицию, но совершенно истощенный, не получая подкрепления, вынужден был сдаться. Австрийцы заняли Габель. Принц Вильгельм не мог долее оставаться на своей позиции; боясь за свои магазины, он наскоро повел армию проселочной дорогой к Цитау, но австрийцы его опередили.
Небольшой отряд пруссаков защищал Цитау; австрийцы открыли по ним страшный огонь и начали бросать в город бомбы и каленые ядра, так что вскоре весь Цитау превратился в груду пепла и развалин. Магазины погибли, кроме того, полтораста пионеров и с ними полковник попали в руки неприятеля. Убытки Пруссии насчитывали до 10 миллионов талеров. Чтобы спасти свое войско от верного поражения, принц Вильгельм принужден был избежать сражения и ретироваться к Бауцену, где мог получать продовольствие для армии из Дрездена.
Это несчастье заставило Фридриха поспешить на помощь к своему брату. 29 июля он перешел через Эльбу при Пирне и соединился с корпусом принца. Грозно, беспощадно встретил он своего брата и его генералов; вся вина поражения была возложена на их недальновидное ть, недостаток дарований и оплошность. Жестокие, незаслуженные упреки глубоко оскорбили королевского брата. В тот же день он оставил армию и возвратился в Берлин.
Но и там преследовало его негодование Фридриха. Вот письмо, которое он получил от короля на третий день своего приезда в Берлин: «Не обвиняю вашего сердца, но в полном праве жаловаться на вашу неспособность и недостаток рассудка при выборе полезных и необходимых мер. Кому остается жить несколько дней, тому лицемерить не для чего. Желаю вам больше счастья, чем я изведал; желаю также, чтобы все бедствия и неприятности, которые вы испытали, научили вас смотреть на важные дела с надлежащим благоразумием, разбором и решимостью. Большая часть несчастий, которые предвижу, падут на вашу совесть. Вам и детям вашим они более повредят, чем мне. Впрочем, будьте уверены, что я любил вас от всего сердца и с этими чувствами сойду в могилу».
Принц не вынес такой опалы; он опасно заболел чахоткой и на следующее лето умер в Ораниенбурге, близ Берлина.
из книги: Ю. Ненахов. Войны и кампании Фридриха Великого