"Терезианские" ворота Ольмюца
Снова, по примеру прошлого года, вторгнуться в Богемию было невозможно. В данное время главные силы пруссаков находились в Силезии, чтобы прежде всего снова отнять у неприятеля последний кусок его прошлогодней добычи - крепость Швейдниц. Непосредственно перед прусскими главными силами, позади горных проходов Скалицы, стояли австрийцы, занимая крепкую, заранее подготовленную позицию. Если бы Фридрих захотел перейти в Лузацию или даже в Саксонию, австрийцы бы это заметили и снова загородили бы ему дорогу, заняв хорошую позицию. Тогда Фридриху и пришла мысль вместо Богемии двинуться через Верхнюю Силезию и Моравию и осадить Ольмюц. Неоднократно король развивал ту мысль, что в войне с Австрией для него выгоднее вторгаться в Моравию, чем в Богемию. Но к кампании 1758 г. все эти соображения никакого отношения не имеют; менее всего можно приписать Фридриху желание пойти со своей слабой армией на Вену. Вместо 150 000 человек, которыми он располагал в предыдущем году, его полевая армия насчитывала теперь лишь 120 000. В прошлом году, если бы ему удалось взять Прагу, он пытался бы овладеть Северной Моравией; подобно этому, и теперь ему представлялось, что стоит ему только взять Ольмюц и оттянуть этим главные силы австрийцев из Богемии, как его брату Генриху, стоявшему в Саксонии во главе 22 000 человек, может быть, удастся овладеть Прагой.
Следовательно, как в том, так и в другом году стратегическая идея заключалась не в операции, направленной против неприятельской столицы, а в оккупации ближайших к границе прусских районов и крепостей. Теперь Богемия была слишком хорошо защищена. А потому пруссаки вторглись в такую австрийскую провинцию, границы которой были почти беззащитны и где они вначале вовсе не встретили неприятеля; последнему предоставлялось, таким образом, на выбор либо подойти и атаковать, либо иным каким способом принять сражение. Решающим в данном случае был не географический момент выбора между Богемией и Моравией, а момент внезапности. Вторжение Фридриха в Моравию являлось маневром, который заставлял противника покинуть свою прекрасно выбранную позицию у Скалицы; Фридрих рассчитывал, что ему представится случай - либо добиться сражения при выгодных для него условиях, либо и без него, взятием Ольмюца, связать (amuser) австрийцев на то время, пока он сам с главными своими силами не успеет обратиться против русских и не разобьет их.
В 1757 г. Прага была только блокирована, но не осаждена, так как крупные силы, находившиеся в городе, делами невозможным открытие траншейных работ; что же теперь касалось Ольмюца, то Фридрих рассчитывал овладеть им формальной осадой.
Этот план представлялся совершенно аналогичным прошлогоднему и лишь с глубокой продуманностью был приспособлен к изменившимся обстоятельствам; в соответствии с этим он, аналогично прошлогоднему плану, потерпел в конечном результате такое же крушение, только в несколько измененных обстоятельствами формах.
Таким образом, Фридрих был вынужден попытаться довести осаду до конца, хотя совсем под боком у него стояла неразбитая неприятельская армия.
Это предприятие потерпело неудачу. Утверждают, что при закладке осадных работ были допущены некоторые ошибки. Возможно, что это так и было, но слишком большого значения этому придавать не следует. Ведь не бывает ни одного крупного военного действия, при котором не случались бы подобные трения. Решающим моментом являлась австрийская армия. Фридрих не имел возможности сразу захватить с собою необходимые для проведения осады запасы продовольствия и снарядов. Темпельгоф сделал подсчет, согласно которому только для одного осадного парка с запасом снарядов, необходимым для поддержания огня в течение 30 дней, потребовалось бы 26 580 лошадей. К этому надо еще добавить конский состав, потребный для доставки продовольствия. Собрать такую массу лошадей не было никакой возможности, и подвоз должен был производиться последовательно; а австрийская армия стояла совсем близко, и ее отряды со всех сторон кишели около пруссаков.
Вид на Ольмюц (Оломоуц)
У самого Фридриха сложилось представление, что снять осаду (1 июля) его принудил захват австрийцами у Домштадля, в 3 милях севернее Ольмюца, большого транспорта с продовольствием и снарядами. В действительности же фельдмаршалу Дауну в то время уже удалось проделать другой маневр, о котором король еще ничего не знал, но который должен был воспрепятствовать взятию Ольмюца, даже если бы этот большой транспорт и прибыл благополучно. Дело в том, что как только началась действительная осада, Даун, смирно просидев 17 дней у Лейтомышля, продвинулся ближе и расположился в расстоянии одного перехода от Ольмюца, сперва восточное у Гевича, затем южнее у Добромилича и Вейшовица, на тщательно выбранных позициях, которых король не мог бы атаковать своими слабыми силами. В тот же день, когда прусский транспорт был уничтожен под Домштадлем, Даун, совершенно неожиданно, ночным форсированным маршем (больше 6 миль в 4 часа), перехватил у короля левый, восточный берег Марха, реки, на которой стоит город Ольмюц. На этом берегу крепость с самого начала была лишь слабо обложена пруссаками; в момент, когда появилась австрийская армия, пруссаки были принуждены совершенно очистить этот берег реки, и они даже сломали позади себя мосты. Даун стоял перед крепостью и в каждое мгновение мог настолько усилить ее гарнизон, что штурм был бы совершенно невозможен. Но раньше чем об этом узнал Фридрих, он уже отдал приказ об отступлении и уже начал отходить вследствие несчастья с транспортом под Домштадлем.
Согласно современным стратегическим воззрениям, ничто как будто не мешало Фридриху переправиться со всеми своими силами в каком-нибудь месте через Марх и атаковать Дауна. Ведь где-нибудь он мог бы его настигнуть на такой позиции, где ему было бы возможно двинуть в атаку свои батальоны и эскадроны. Но мы не встречаем указаний на то, чтобы такая мысль даже приходила в голову Фридриху. Выгода, какую при создавшемся положении могла ему принести победа, уже не находилась в соответствии ни с опасностью поражения, ни с размером потерь, которых при этом надо было ожидать. Ибо после утраты большого транспорта, даже в случае победы, нечего было и думать ни об осаде, ни вообще о продолжении кампании в Моравии.
Таким образом, надо отдать справедливость Дауну, что он почти без кровопролития, одним искусством своих маршей и выбором позиций нанес поражение Фридриху.
Он не дал прусскому королю ни удобного случая дать сражение, ни возможности продолжать осаду.
Но эти-то самые свойства, это искусство осторожного маневрирования, при помощи которых австриец одолел прусского короля, помешали ему извлечь теперь из своей победы все те выгоды, какие судьба ему словно протягивала щедрой рукой.
Фридрих направил свое отступление через Богемию на Кениггрэц. Он и не подозревал, на каком близком от него расстоянии уже находился Даун на другом берегу Марха, и решился разделить свою армию на две части с тем, чтобы самому идти с одной частью впереди, дабы отбрасывать подвернувшиеся австрийские отряда и расчищать дорогу фельдмаршалу Кейту, руководившему осадой и следовавшему теперь с огромным обозом.
Теперь, когда мы можем обозреть обстановку в целом, представляется почти необъяснимым, как Даун мог упустить подобный случай и не обрушился со всеми своими силами на этот прусский корпус, который за 7 дней прошел лишь 8 миль (расстояние по прямой линии до Цвитау) и для которого мелкие австрийские отряды являлись серьезной угрозой. В этом случае нельзя себе представить, как бы пруссаки могли избежать тяжелого поражения. Король опередил Кейта на целый переход и не, мог бы ему прийти на помощь.
Как велик был страх у пруссаков перед возможностью удара австрийцев в тыл, свидетельствует ходивший в прусской армии рассказ: комендант Ольмюца, генерал Маршал, когда ему предложили преследовать отступающих, будто бы сказал: «Они уже достаточно натерпелись несчастий; пусть себе уходят с миром».
Но война - дело риска, а Даун как раз стремился к искусству - выигрывать не рискуя. Только что это искусство принесло ему блестящий успех. Ведь и в предыдущем году, имея огромное превосходство сил, он не рискнул для снятия осады с Праги атаковать пруссаков, но лишь так близко к ним пододвинулся, что отрезал им подвоз продовольствия и тем соблазнил их атаковать и навлечь на себя жестокое поражение под Колином. На этот раз дело обошлось совершенно без сражения. Неужели же ему снова все ставить на карту, рискуя тем, что пруссаки, своевременно предуведомленные, пойдут к нему навстречу соединенными силами, или что король, от которого ведь можно было всего ожидать, как только заметит, что австрийцы продвигаются вперед, повернет назад и перейдет в наступление раньше, чем будет найдена столь желанная прекрасная позиция? Ведь Даун не знал точно, с какой не то смелостью - не то легкомыслием прусский король разделил свои войска. Ученику современной стратегии поведение Дауна кажется поведением «старого колпака»: если бы он хоть сколько-нибудь обладал качествами великого полководца, то и по принципам тогдашней стратегии он должен был бы понять, что настала, наконец, минута, когда нужно отважиться на нечто большее, когда, пожалуй, надо пойти ва-банк, чтобы нанести решительное поражение пруссакам. Но .ведь в этом и заключается сущность двухполюсной стратегии - в который раз мы это повторяем, - что она в зависимости от момента требует то маневрирования и осторожности, то сражения и отваги. Только действительно великий человек в состоянии внезапно переходить от одного принципа к другому, и горе Дауну, если бы, не владея в одинаковой мере обоими принципами, он имел склонность односторонне идти напролом! Здесь, при отступлении из-под Ольмюца, это привело бы его к блестящей победе, но 4 или 6 недель ранее он, без своей испытанной осторожности, перешел бы для спасения Ольмюца в наступление против пруссаков; другими словами, он сделал бы как раз то, чего желал Фридрих, и, по всей вероятности, накликал бы на себя поражение. Чтобы правильно судить о полководце, нельзя рассматривать то или другое его действие изолированным, но надо взглянуть, как отражается его характер во всей последовательной совокупности явлений, и ставить ему в плюс его качества, которые в одном случае сказались отрицательно, но в другом - дали желательные результаты.
Так как австрийцы не преследовали пруссаков, то последние прибыли беспрепятственно в Кениггрэц. и - странное совпадение - пруссаки расположились приблизительно на той же позиции, которую три месяца перед тем занимали австрийцы. Теперь, отправив свои обозы через горы в Силезию, Фридрих охотно втянул бы Дауна в сражение, но австрийцы все время устраивались на позициях, на, атаку которых Фридрих не мог отважиться. Мария Терезия писала своему фельдмаршалу, что он теперь может рискнуть вступить в сражение, хотя бы с опасностью поражения, ибо пруссаки теперь обратятся против русских, и надо попытаться их перед этим ослабить. Изумительные, в своем роде величественные слова: Мария Терезия готова понести, может быть, очень большой урон, лишь бы нанести некоторый ущерб своему противнику и тем облегчить задачу союзнику! Казалось, тут можно было бы ожидать столкновения, так как и Фридрих желал сражения и готов был рисковать серьезными потерями, чтобы иметь возможность снять с австрийского фронта возможно больше войск и повести их против русские. Но писать героические письма из Вены легче, чем перед лицом неприятеля принимать героические решения, я недаром императрица прославляла Дауна, как Фабия, который промедлением спасает отечество, и приказала отчеканить на медали в его честь: cunctando vincere perge («продолжай побеждать промедлением»). Правда, получив письмо своей повелительницы. Даун поспешил вперед и осмотрел позицию пруссаков, но в результате он нашел ее крепкою, а самому выйти в открытое поле и вызвать на бой пруссаков он не счел за благо. Точно так же и Фридриху случай не казался достаточно благоприятным, и после того - как обе армии проманеврировали вокруг друг друга еще в течение четырех недель между Кениггрэцом и Находом, Фридрих отступил и покинул Богемию, чтобы обратиться против русских.
Когда под Кениггрэцом стало туго с продовольствием (австрийцы при приближении пруссаков сожгли остатки своих запасов в магазине у Лейтомышля), король приказал самим солдатам приступить к уборке хлебов, обмолачивать и веять зерно и сдавать его в хлебопекарни. Каждый полк должен был поставлять известное количество мер.
Эта богемско-моравская кампания закончилась для Фридриха несомненным стратегическим поражением, и среди его собственных офицеров, пишет Архенгольц. на все Ольмюцское предприятие смотрели как на ошибку. Не правильнее ли поступил бы Фридрих, если бы он спокойно оставался с главными своими силами в Лузации или Нижней Силезии и выжидал бы, пока либо австрийцы либо русские не подошли к нему на открытую местность достаточно близко, чтобы он мог расправиться с ними? Не так ли он намечал себе первоначальный план действий весной 1757 г.?
Раз кампания закончилась неудачно, то не трудно было и раньше и теперь задним числом заявлять, что лучше, мол, было бы ее вовсе не предпринимать. Хотя бесполезные затраты и понесенные потери и не были уж так значительны, а моральный ущерб, понесенный пруссаками снятием осады с Ольмюца. был уравновешен впечатлением от столь блестяще проведенного отступления, все же можно было, бы не понести никаких потерь при оборонительном образе действий, а Фридрих располагал бы несколько большими силами под Цорндорфом. Поэтому правы те, кто говорит, что лучше было, если бы Фридрих не предпринимал моравской экспедиция.
Таковы объективные соображения, но стратегия никогда не может быть разгадана объективными расчетами. Субъективность полководца имеет свои права. Мы поставили
Дауну плюс, когда он не использовал отступления пруссаков, что он бил именно
Дауном; теперь мы должны то же самое сделать и для
Фридриха, только наоборот. Фридрих не был бы Фридрихом, если бы после победы при Лейтене он смирно просидел до июля следующего года, выжидая, не подойдет ли к нему неприятель. Во вторжении в Моравию он усмотрел шанс одержать успех, а в таком случае для него было невозможно оставить этот шанс неиспользованным. В одном заключении венского Гофкригсрата ми читаем, что прусский король «в конце концов заставит
Дауна, какие бы позиции тот ни занимал, принять баталию своим маневрированием, в котором, как известно, он всегда превосходит нас». Должен ли был Фридрих с самого начала признать, что
Даун не даст себя вовлечь в сражение и что последнему удастся отрезать осаждающим подвоз продовольствия и снарядов, несмотря на то что Ольмюц отстоял от прусской границы всего на 8 миль? Ведь могло же выйти и по-другому, и представление о прусском короле как о человеке, который сумеет использовать всякую возможность, это представление в конце концов и было тем моментом, который удерживал неприятеля, как бы он ни превосходил его численно, от того, чтобы решительно на него надвинуться. Как раз в это время
Лаудон писал своему приятелю, что для прусского короля нет почти ничего на свете невозможного. - Как о
Дауне мы сказали, что это тот же самый
Даун, оттеснивший, так удачно маневрируя, Фридриха от Ольмюца, который затем не сумел использовать почти отчаянное положение короля при его отступлении из-под Ольмюца, так и Фридрих был тем самым Фридрихом, который, несмотря на ничтожные шансы, предпринял моравскую кампанию и именно своей предприимчивостью и отвагой настолько импонировал противнику, что когда кампания закончилась неудачей, он вышел из нее, почтя не потерпев урона.
Сражение при Цорндорфе (25 августа 1758 г.) также не привело к тому решительному исходу, которого желал Фридрих. Русские удержались на своих позициях, а затем отступили вдоль прусского фронта, причем Фридрих не решился вновь их атаковать, хотя они и очистили территорию Новой Марки, но осадили Кольберг. Того же результата король мог бы достигнуть, следуя совету генерала Рюитса: вместо того чтобы атаковать русских, овладеть их обозом и запасами, которые были отделены от армии. После сражения соответственная попытка была им сделана; возражая против других предложений, Фридрих сказал: «Это лучше всякой баталии», но попытка эта не увенчалась успехом.
Выигрыш от Цорндорфского сражения опять-таки получился не материальный, а моральный: воля противников парализовалась постоянным страхом подвергнуться атаке.
Но когда Фридрих чересчур на это положился, то Даун наконец собрался с духом, внезапно напал на него в его легкомысленно выбранном лагере под Гохкирхом (14 октября 1758 г.) и нанес ему тяжелое поражение. В свою очередь, Фридрих загладил это поражение - но не новым победоносным боем, а рядом быстрых, искусных маршей, которые помешали австрийцам развить и упрочить достигнутые ими успехи путем захвата крепостей в Силезии и Саксонии.
из книги: История военного искусства в рамках политической истории
(Том IV, Часть третья. Эпоха постоянных армий)