Плечи уже с озлоблением. Та

Плечи уже с озлоблением. Та бормочет: - Кони расседланы, слуги... Нельзя, госпожа... - Все равно! Девушку бьет крупная дрожь, она вдруг начинает понимать, что затеял Войдыло, и пугается до ужаса, до истерики почти. А завтра ее за потачку, за поваду вздернут на колесо, будут стегать кошками! Она уже готова отпереть заднюю дверь и, забыв все наставленья, спасать свою госпожу от неизбежного... Но дверь скрипит, почуявший недоброе Войдыло проникает в укромный девичий покой, косится на рукомой, на ночную посудину, взглядывает с мгновенною яростью на прислужницу, и та отшатывает, отступает, путаясь в долгом платье. И что-то бормочет он, оглаживая уже бессильные, уже готовые отдаться плечи Марии, оглаживает и уводит, крепко, твердо прикрывает дверь. (Прислужница не посмеет последовать за ними!) И ведет, нет, несет - она уже ослабла так, что не может идти, - несет ее к застланному медвежьею шкурою и флорентийскими шелками широкому ложу. - Нет! Нет! Нет! - Маша бьется у него в руках, отвертываясь от горячих жадных поцелуев, бессильными пальцами пытается задержать, остановить, не позволить... Но сорвано платье, рассыпаны по постели жемчуга лопнувшего ожерелья. - Варвар! Медведь! Раб! - В рот лезут его усы, его буйная борода, и уже не вздохнуть, и новою какой-то истомою поддается бессильное противустать тело, и резкая боль, и сплошные, повсюду, по телу всему, горячие большие властные руки... И ее ставшие потными и мокрыми пальцы, только что вцеплявшиеся

Сайт управляется системой uCoz