Национальная конница в русской армии:

См. также:

Участие башкир в Семилетней войне 1756-1763 гг.

Казаки в Семилетней войне

Гусары Елизаветы Петровны 1741-1762 гг.

Организация и тактика конницы при Фридрихе Великом (Дж. Деннисон)

Подвиги прусской конницы при Фридрихе Великом (Дж. Деннисон)

Организация и состав прусской конницы при Фридрихе Великом (Г. Брикс)

Австрийская конница в войнах Фридриха Великого (Дж. Деннисон)

Русская конница в XVIII столетии после Петра I (Г. Брикс)

Из истории французских драгун

Во второй половине XVIII в. Россия участвовала в восьми войнах: Семилетней, со Швецией, двух русско-турецких, трех с Польшей и против Франции. В четырех из них воевали нерусские народы юго-востока России: башкиры, мишари, калмыки, составлявшие вместе с казаками иррегулярную кавалерию.

В Семилетней войне Россия выступала как союзник Австрии. В это время русская армия насчитывала по штатам 331 тыс. человек, в том числе в полевой армии было 172 тыс., в гарнизонных войсках - 74 тыс., в поселенных войсках - 28 тыс., в артиллерийско-инженерном корпусе - 13 тыс. человек, в иррегулярных войсках - 44 тыс. человек.

В 1757 г. была сформирована так называемая “четырехнародная команда” состоявшая из 531 башкира, 519 мишарей, 516 калмык и 500 казанских татар. Она участвовала в боевых действиях на территории Пруссии, в частности в сражении при Гросс-Егерсдорфе, затем несла службу в Новгородской губернии до 1758 г.

Весьма интересен вопрос о причинах и эффективности привлечения национальной конницы в состав регулярной армии в ходе европейской войны на примере участия в боевых действиях “четырехнародной команды”. При этом следует учесть, что историография темы незначительна, а имеющиеся работы не свободны от частных ошибок. Барон И. В. фон Архенгольц, участник войны, автор одной из первых монографий написанной с позиций апологии Фридриха Великого. Иррегулярные войска в русской армии, он характеризует как безжалостных убийц, насильников, грабителей и разорителей мирных жителей. А. А. Керсновский упомянул о присутствие в русской армии “неорганизованных, вооруженных луками и стрелами калмыков”. Региональная историография также лаконична. В “Очерках по истории Башкирской АССР” участие башкир в Семилетней войне лишь обозначено. О неясных “солдатах средневолжских народов” воевавших рядом с русскими вскользь упоминает С. X. Алишев. Ничего не сказано об этом в обобщающих работах последних лет. И. М. Гвоздикова приводит численность “четырехнародной команды”, калмык по ее мнению было 487 человек, указывает на участие команды в сражении при Гросс-Егерсдорфе, последующую службу в Новгородской губернии осенью 1757 г.. Она сообщает, что в связи с угрозой нападения Китая команда была отозвана весной 1758 г. на Сибирскую линию, но из-за плохого ее состояния направлена на Оренбургскую. Имя главного старшины башкирской команды в Пруссии Кидраса Муллакаева сообщает А. 3. Асфандияров, который считает, что были отправлены две башкирские команды: сначала отряд, состоявший из 2000 башкир и татар, а затем 500 башкир и 500 мишарей в составе “четырехнародной команды”. Таким образом, по его мнению, в войне принимало участие 1500 башкир и 1500 татар. Возможно, что-то упущено, но вот, в общем-то, и вся историография.

Из опубликованных документов, подтверждающих участие башкир, являются их наказы в Екатерининскую законодательную комиссию: “Как-то ныне недавно против Прусской армии находились и в сражении против неприятеля были”, “недавно ныне против неприятеля в Прусской армии находились”. Об этом же указывали в наказах служилые мурзы и татары Пензенского уезда: “И во время ... прусской компании поведено было нам исправлять легковойсковую службу, куда было потребно”. Наказ татарских мурз Старой и Новой слобод: “в 757 августа 19 числа в походе в Пруссии в заграничной армии, и действительно находились на баталии в сражении...”. Ряд документов по нашей теме опубликован Н. М. Коробковым в сборнике “Семилетняя война”. Интересным источником личного характера являются записки А. А. Прозоровского, участника войны. Несмотря на то, что в архивах не отложился отдельный комплекс источников по участию нерусских народов в Семилетней войне, тем не менее, можно выявить отдельные документы. Так, в челобитье мишаря Ногайской дороги д. Сафаровой Калимуллы Асядуллина указывается: “был в походах 757, 758, 59 при походном старшине Тайчине Абдуллине в Пруссию...”.

Недавно, в фондах Национальной библиотеки Республики Татарстан обнаружена и опубликована на татарском языке Р. Мардановым рукопись одного из участников похода, мишаря. Ввиду плохой сохранности документа, текст приведен с сокращениями. К сожалению, публикация, вернее комментарий к ней, страдает рядом ошибок. В названии неверно указан год написания документа, он создан не в 1756 г., как озаглавила его редакция, а позже этой даты, с 1756 г. начинается изложение событий. Публикатор непонятно почему посчитал, что рукопись написана военнослужащим-татарином. Однако всего лишь четыре факта приведенные в самом тексте документа опровергают такой вариант определения сословной принадлежности неизвестного автора, а наоборот, говорят о том, что данный текст вышел из-под руки мишаря. Во-первых, автор пишет о месте сбора войск под Уфой и последующем их марше на Казань. Такой маршрут мог быть только у башкир и мишарей, так как казанские татары собирались в Казани, где должны были присоединиться к команде, а не совершать тысячеверстный марш в противоположную сторону. Во-вторых, неизвестный автор прямо указывает на цвет пошитых им мундиров - зеленый, бывший у башкир и мишарей. Казанские татары имели мундиры синего цвета. В-третьих, неизвестный автор называет имена своего главного старшины и его помощника: Галикей Меслим и Мехамадрахим Йосыф т.е. мишарские - главный старшина Казанской дороги Алкей (Галикей) Муслюмов и старшина Мухамметрахим Юсупов. В-четвертых, автор в тексте сам указывает на то, что он из мишарской команды. Публикация сообщает о подготовительных мероприятиях: месте сбора команд - под Уфой, проведении смотра, размере жалованья, в ней приводится подробный маршрут передвижения до начала военных действий.

С началом войны в 1756 г. была образована “Конференция при высочайшем дворе”, на которую возлагалось руководство военным действиями во время войны. Армией последовательно командовали фельдмаршал С. Ф. Апраксин, генералы В. В. Фермор, П. С. Салтыков, фельдмаршал А. Б. Бутурлин. Русская армия была подготовлена к войне слабо, особенно много нареканий вызывало состояние кавалерии. Это подтверждает А. А. Прозоровский: “О коннице же сказать можно, что ее не было: гусарских полков было, помнится, только три; драгунские, в рассуждении худого их содержания и неучения, почти не употреблялись; конные гранодеры, бывшие в пехотной аммуниции, с большими сумами и фитильными для гранат трубками, разнствущие от пехоты большими только палашами, были мало способны; вновь названные кирасирских полки не имели еще и виду своего. По чему только два старые кирасирские могли называться изрядною, но несовершенною конницею. К сему присовокуплялось множество всякого роду легких иррегулярных войск, яко то казаков, татар, диких калмыков и протчих, каковы только есть звания в России, а потому и набрано было их более надобности”.

Как видим, вступая в европейскую войну, против Пруссии, имевшей лучшую конницу того времени, русская армия не имела равной ей кавалерии. Поэтому военное командование, рассуждая по-старинке, предполагало по примеру предшествующих войн широко использовать иррегулярные войска. В протоколе Конференции от 6 апреля 1756 г. перечисляются предполагаемые 8 тыс. донских, команда чугуевских (541 чел.), 4 тыс. украинских казаков, 4 тыс. волжских калмык, 2 тыс. башкир и мишарей, тысяча казанских татар - всего 19541 человек. Причем расположены они должны были от Чернигова, Стародуба, Брянска и до Смоленска таким образом: “чтоб регулярные полки не токмо способно комплектоваться, но и нерегулярные войски прикрывать и к воздержанию их от продерзостеи служить могли”.

Для поощрения к службе, и придания достойного вида, всем им было выдано на кафтан и шапку по 4,5 аршина сукна: калмыкам красного, башкирам и мишарям - зеленого, казанским татарам - синего. У командиров кафтаны были красного цвета. Предполагалось, что мишарей и башкир будет 1 тыс., а калмык 5 тыс. человек.

Уже 18 апреля Конференция дополнительно решила привлечь 4 тыс. калмык, 4 тыс. украинских казаков, тысячу донских казаков, кампанейский полк (тысяча чел.), 500 черкес, исходя из того, что: “легкие войски наипаче всего удобны армею его [короля прусского] обеспокоивать и в слабость приводить”.

25 сентября 1756 г. в Малороссию из Красноярской крепости вышли с майором Уваровым 500 человек рядовых и 16 командиров ставропольских (крещенных) калмык: “лучших людей с исправным ружьем и одежных и каждой с лутчими двумя лошадьми”. В ноябре команды ставропольских калмык и казанских татар еще находились на марше. Они прибыли на Украину в конце месяца, в Черниговский полк. Башкиры и мишари выступили в поход из Уфы 9 октября.

Таблица 1.

Вооружение башкирской, мишарской и калмыцкой команд, направленных в 1756 г. в Лифляндию

Вооружение башкир, мишарей, калмык показано в таблице 1. Как из нее видно лучше вооруженными были калмыки. Больше половины из них - 64,5 % имели огнестрельное оружие, и лишь треть (37,2 %) была вооружена луками. А. А. Керсновский считавший, что калмыки были вооружены исключительно луками ошибался. Для ближнего боя 97,6 % калмыков имели копья, а 12,9 % сабли. Таким образом, они могли участвовать как в перестрелках, так и в ближнем бою. Характер вооружения мишарей показывает возможность вести перестрелки (у 16,9 % в команде ружья, а у 85,1 % луки), и участвовать в кавалерийских делах: 48,6 % имели копья, а 40,7 % сабли, которых было вдвое больше чем у башкир и калмык вместе взятых. Большое количество сабель у мишарей связано с их участием в подавлении только что прошедшего в 1755 г. в Башкирии восстания Батырши, многие из них имели трофейные сабли башкир-повстанцев, либо выданные правительством старые армейские.

В среднем, для XVIII в. у нерусских военно-служилых народов сабли могли иметь около 12-14 % воинов. Характер вооружения башкир напрямую связан с последствиями указа от 11 февраля 1736 г. о запрете иметь им огнестрельное оружие и кузницы, и упомянутым восстанием 1755 г. Из них никто не имел огнестрельного оружия, 97,6 % вооружены луками. В ближнем бою реально могла участвовать лишь треть команды: 11,4 % имели на вооружении сабли, и 23,5 % копья. Надо также учитывать, что некоторые имели одновременно саблю и копье, поэтому на самом деле речь может идти о цифре составляющей менее трети воинов. Не случайно лишь в башкирской команде мы встречаем защитное снаряжение - панцири, которые имели 5,3 % воинов.

В “Инструкции главнокомандующему армией генерал-фельдмаршалу С. Ф. Апраксину о ведении войны с Пруссией” данной Конференцией 5 октября 1756 г. касательно иррегулярных войск указывалось на то, чтобы они: “всегда под прикрытием регулярной конницы были, чтоб всякие беспорядки и своевольства, буде не совсем избегнуты, то по меньшей мере весьма сокращены и предупреждены были, дабы чрез то не токмо великих жалоб, но и самого иногда в людях урона не допустить”.

“Список находящегося в команде генерала-фельдмаршала и разных орденов кавалера Апраксина войска” составленный 16 января 1757 г. показывает структуру русской армии приготовленной к боевым действиям. Ее составляли: 70,0 % - пехота, 11,8 % - армейская кавалерия, 4,0 % - гусары, 13,9 % - иррегулярная кавалерия. В составе последней донских казаков 70,1 %, слободских 30,2 %, чугуевских 3,2 %, “четырехнародной команды” 12,1 %.

В начале июня 1757 г. русские войска вошли в Пруссию, имея главной целью г. Кенигсберг. Впереди армии шли легкие войска, в том числе и “четырехнародная команда”.

Боевые действия, которые начали вести кочевники в Европе резко отличались от уже сложившихся представлений о войне европейцев. Эту ужасающую особенность одним из первых зафиксировал И. В. Архенгольц. “Между тем легкие отряды русских, в числе 12000 человек казаков, калмыков и [волжских] татар, производили в стране столь ужасные опустошения огнем и мечем, каких Европа не испытывала со времени нашествия гуннов. Эти изверги убивали и калечили безоружных людей с сатанинским наслаждением. Их вешали на деревьях, отрезывали им носы и уши, отрубали ноги, распарывали животы и вырывали сердце из груди. Они зажигали из дикого сумасбродства села и местечки и оцепляли обреченную на сожжение местность, чтобы люди сгорели живьем. Могилы были разрыты, и кости покойников разбросаны, дворян и священников разрывали на части крюками, клали нагишом на горячие уголья и всячески терзали. У родителей отнимали детей или же убивали их тут же, над женщинами и девушками ругались; многие из них лишали себя жизни, чтобы избегнуть грубости этих палачей. Множество людей бежало в Данциг, куда перевезен был также королевский архив из Кенигсберга” . Как справедливо заметил автор комментария к тексту В. Смолянинов, сложно оценить этот рассказ с точки зрения его правдивости. Нет сомнения, что иррегулярная кавалерия русской армии отличалась отнюдь не цивилизованным нравом - в отличие от регулярной. Однако история о сплошном разграблении Восточной Пруссии, по его мнению, выглядит пропагандистским приемом, цитатой из какого-нибудь манифеста прусского двора, имевшего целью привлечь к Фридриху II сочувствие Европы. Если бы все было так, как описывает Архенгольц, то трудно понять то спокойствие, которое царило в Восточной Пруссии в 1758-1762 гг., когда она находилась под русской властью. Тем не менее, после Семилетней войны описание казаков как диких орд насильников станет общим местом в западных исторических сочинениях.

Г. В. Кретинин исследовавший деятельность российских губернаторов в Пруссии в Семилетнюю войну приводит множество фактов заботы российского правительства и его чиновников о местном населении. Но конфликты между иррегулярной конницей и местным населением имели место. Об этом упоминает А. А. Прозоровский: “Продолжая таким образом поход свой во внутренность Пруссии, чувствовали мы, и паче еще, недостаток фуража, который тем был несноснее, что происходил от поведения описанных мною легких войск и отряжаемых от армии и самовольных фуражиров, которые невзирая на строжайшее от фельдмаршала запрещение, с начала вступления в сию землю жгли и разоряли деревни. Устрашенные через то жители, оставляя свои жилища, уходили в леса, защищались там засеками, от чего армия имела вокруг себя одну только пустыню, в которой ничего нужного сыскать нельзя было”. Этот факт подтверждает и указ от 31 декабря 1757 г. в котором Елизавета Петровна сожалела о том, что некоторые места “были выжженны и опустошены”. Отзвуком конфликтов 1757 г. был пункт в “Инструкции о фуражировании в Пруссии” генерал-губернатора Пруссии В. В. Фермора Н. А. Корфу: “Кроме фуража в деревнях и крестьянского скарбу никому ничего не брати, деревень не жечь и грабительства не чинить и лошадей тем отнюдь не отягощать под опасением положенного штрафа, что с оными яко с изменниками поступлено будет, а буде посторонних команд в таком преступлении застанут, то брать и приводить с собой под крепким караулом”.

“Четырехнародная команда” приняла участие в первом крупном сражении этой войны - при Гросс-Егерсдорфе. “Приказ дежурного генерал-майора П. И. Панина войскам о выступлении в поход и о порядке их следования” отданный 18 августа 1757 г., т.е. перед сражением указывает место расположения башкир, мишарей, калмык и казанских татар. Они входили в подчинение бригадиру Капнисту, со слободскими казаками которого находились в арьергарде армии, прикрывая ее тыл. В самом сражении они непосредственного участия не приняли, но затем преследовали отступавшего противника и ловили разбежавшихся дезертиров.

После сражения при Грос-Егерсдорфе армия отошла к Тильзиту. Практика разорения территории была продолжена. “Легкие наши войски от самого Егерсдорфа до Тильзита не переставали жечь и разорять деревень, по одному своему обыкновению оставляя следы страшного опустошения”.

В отдельных боях иррегулярная кавалерия русской армии смогла быть на равных с прусскими гусарами. Об этом сообщает С. Ф. Апраксин в реляции 14 сентября 1757 г.: “Вчерашнего числа семисотная прусских гусар команда, прибыла к местечку Рагниту, и совокупясь с обывателями, в сражение с нашими калмыками и донскими казаками вступила, но нашими легкими войсками, кои кавалериею, под командою генерал-майора Шилинга для прикрытия фуражиров послана, подкреплены будучи, гусар разбили и из города выгнали”.

Сменивший Апраксина генерал В. В. Фермор произвел некоторую реорганизацию армии. О ее подробностях сообщает А. А. Прозоровский: “ненадобные или больше к отягощению служащие разных родов легкие войски отпущены в домы, устрашенные напавшею оспою дикие калмыки, почитая ее смертельною, сами зимою ушли; оставшиеся легкие войски из гусар, донских и чугуевских казаков состоящие хотя не имели всего познания о маленькой войне, свойственной роду их службы, но с лучшим против прежнего и успехом к деланию разъездов и содержанию отсудственных постов употреблялись”. Уход калмыков из-за оспы подтверждает И. В. Архенгольц. Русское командование оценило силу противника, регулярная кавалерия была подтянута до приемлемого состояния. Национальное войско, слабо управляемое, и еще более ненужное в силу своего специфического вооружения, было выведено из пределов театра военных действий. Действовать по-старинке в большой европейской войне не получилось. “Расписание армии на летнюю кампанию 1758 г.” составленное 6 июня не показывает калмыков, башкир, мишарей и татар в числе войск.

Осенью 1757 г. башкиры, мишари и татары были направлены в Новгородскую губернию, где были расквартированы и несли сторожевую службу до весны следующего года. 27 апреля 1758 г. Конференция определила: “бывшей прошлаго лета в походе четырехнародной команде башкирцев и мещеряков командировать всех на Сибирские линии, и расположить оных ему бригадиру Фрауендорфу по своему разсмотрению где больше нужда и опасность следует”. Это решение было связано с тем, что имелись серьезные опасения нападения на границы Сибири со стороны Китая.

Лишь 12 августа подполковник Уваров с башкирами и мишарями прибыл к Уфе. Они должны были следовать к Челябинску, а оттуда на Кузнецкую и Колыванскую линии. В силу слабости от дальнего похода лошадей, а также потому, что среди воинов было много больных и пеших, было принято решение отправить башкир и мишарей на Оренбургскую линию. На ней, на Уйской дистанции, они служили до весны 1759 г. Этим закончился боевой поход остатков “четырехнародной команды” в Пруссию в 1757-1759 г.

Подводя итоги Семилетней войны, А. А. Керсновский считал, что: “повысилась в бою роль конницы, которая оказывала большую помощь своей атакой другим родам войск, а также преследовала противника <...> русская конница являлась единственной, способной решать задачи стратегического характера”. По мнению И. М. Гвоздиковой “своим героическим участием в Семилетней войне, ратным мастерством и выручкой башкиры заслужили профессиональное доверие военного командования и соответствующий указ Сената, по которому с июля 1760 г. всем находившимся в дальних походах стали платить постоянное жалованье, выдавать продовольствие и фураж”.

Однако мы считаем, что дело было не столько в героизме башкир, сколько в отсутствии регулярной кавалерии европейского уровня в русской армии. В течение 1757 г. пока разворачивалась и получала боевой опыт русская регулярная кавалерия, во многом ее функции замещала иррегулярная конница, национальные части которой, в том числе и “четырехнародная команда” играли роль своеобразного оружия психологического устрашения противника. Через какое-то время стало очевидно, что политика “выжженной земли”, которую проводила национальная конница, играет обратную роль для русской армии и престижа русской империи. Поэтому с той лее легкостью, с которой были привлечены национальные части на войну, они были отправлены в тыл и на второстепенные участки боевых действий. Что касается военной эффективности национальных войск, то характер вооружения не позволяет считать ее достаточной, однако в условиях маневренной войны одним из главных аргументов была скорость передвижения и массовость, то есть то, что иррегулярная конница успешно осуществляла.

Рахимов Р.Н., 2008 г.

Национализм и национально-государственное устройство России: история и современная практика. Сборник материалов научно-практической конференции, посвященной 80-летию Билала Хамитовича Юлдашбаева. Уфа, 21 марта 2008 г.